Download
1 / 26
E N D
Салон Анны Павловны Шерер». Какой холод! Жемчужно-серые тона платьев, стен, зеркал — свет мертвенный застывший. Голубизна кресел, зелень теней — во всем этом есть ощущение какой-то болотной холодности: перед нами бал мертвецов, встреча привидений. И в глубине этого уравновешенного царства — по контрасту — как вспышка жизненной энергии, как удар крови — красный воротник князя Андрея, отбитый белизной мундира, — капелька огня в этом болоте.
Поразительно ощущение летаргического сна в портрете «Старого КНЯЗЯ Болконского»: яркое буйство листвы отрезано от нас холодно блестящим стеклом, холодна голубизна стен, холоден серо-голубой цвет шубки, в которую одет отставленный от дел надменный аристократ, холодны скользкие блики на лакированном полу — все, как под стеклом аквариума: холод, пустота, тишина. Нет, еще не проснулась Россия...
Прощание князя Андрея с сестрой»: горит красный воротник, мечутся блики свечей перед иконами, трепещет белый султан на шляпе — возбужденный, взбудораженный колорит, — Андрей уходит туда, где все горит и бушует, туда, где смерть и жизнь спорят и где уже начинается драма России.
Ледяное, в серых тонах выписанное лицо, тонкий силуэт на свинцовом фоне зеркала — князь вкован в великосветский мир, его тонкие губы сжаты, на лице нельзя прочесть ничего, но... какой бурный взрыв ярко-алого на белом! Алый воротник и отвороты белого кавалерийского мундира князя — цвет жизни, страсти, риска, полное отрицание болотной мертвенности. И в этом цветовом контрасте уже воспринимаешь излом бровей, огромные, словно внутрь устремленные, глаза. Какие страсти загнаны внутрь! Какая трагедия затаилась.
Сверкают белые зубы в улыбке, сверкают белые штыки, и словно стянуты извне солдаты одним белым ремнем портупей,
Уже воцарился во всем новый цвет — дымный цвет войны, и в этой колористической гамме решены все батальные сцены: просверкивает белое, красное, огневое, зеленое, желтое — сквозь этот заволакивающий все, рваный, бесформенный дым. Война трактуется как тяжкий труд, как работа.
... Решается дело — не здесь, решается — там, где, задыхаясь, бежит в гору князь Андрей с бело-зеленым знаменем в руках, там, где сквозь серую пелену проступают распавшиеся белые кресты солдатских портупей, где люди страдают и умирают и где в дыму сражений начинает вставать во весь рост судьба России
Из этого густого клочковатого калейдоскопа разорванных и спутанных, перевитых дымом цветовых пятен,— жизни, крови, смерти, веры, отчаяния — выделяется, как звук трубы, «монолиния» цвета: пронзительная и чистая, давящая холодная синева. «Раненый князь Андрей на Праценских высотах». Вглядитесь, как рождается эта чистота из еще не развеянного дыма: что-то определилось в этом вихре, что-то ясно стало. Разбиты иллюзии, и человек возвращается к самому себе и видит небо над собой.
А вот обострившаяся обманчивость предательского, желтого цвета лжи в сцене «Пьер и Элен».
Вот подъезд дворянского особняка в Москве. Композиция собрана вокруг центра: светятся окна особняка, там, за стеклами, угадывается еще целый мир.
Кровавого цвета манжеты на мундире упавшего в снег Долохова: сцена дуэли решена в том же ключе: мир совершенен и уравновешен даже в этих конфликтах чести, когда подставляют грудь под пистолет обидчика. Сцена дана как бы глазами Пьера, и по контрасту к этой уравновешенной красоте встают в вашей памяти слова героя: «Глупо... глупо! Смерть... Ложь...»
Перед нами доброе, доверчивое, благодушное лицо Николая Ростова. Композиционное решение — уравновешенность и завершенность, заметим это; говоря о первой серии, мы концентрировали внимание на колористическом мастерстве художника, теперь проследим преимущественно композиции его, эти композиции подчинены одной кардинальной теме, одному решающему ощущению: мир выстроен, мир уравновешен, мир завершен. Круглое юношеское лицо Николая в центре картины — круг в центре прямоугольника — стабильность и замкнутость...Мир
В картине «Дети Ростовых»: вихрь солнца, наивная радость – тепло-розовый яркий колорит, и только чёрные мундиры Николая и Бориса отдалённо предсказывают войну и смерть в этом лёгком вихре жизни.
Художник вводит нас внутрь дома Ростовых. Николай разговаривает с Соней, интерьер полон вещей, предметов, тона приглушены, соразмерены, композиция — спокойнаи замкнута. Здесь «быт» как бы философская вариация бытия: быт есть близкая завершенность миропорядка...
"Бал у Ростовых" – полный контраст «Салону Шерер». Тут совсем иной воздух: теплота, жизнелюбие, смех, естественность. Там – болотная серость, тут – густая сочность красок. Печать наивности лежит на людях, ещё не разбуженных 1812 годом.
Сцена «Князь Андрей на кладбище»: силуэт героя приближен и развернут к нам, он бездвижен, окаменело статичен, это не просто переживание потерянности и одиночества человека среди могил — это более глубокое чувство: мир застыл в какой-то неверной, мгновенной оцепенелости
Во всей композиции угадывается иронически переосмысленный Венецианов, пейзанская филантропия Пьера трогательна и наивна, как трогательно наивен весь этот устроившийся, замкнувшийся в себе мир...
Распахивается небо. Андрей и Пьер на пароме: русский философский спор без начала и конца. Едва намечены силуэты героев, коляска, пейзаж и небо, огромное, бездонное, пустое. Хрупка гармония под этим опустошенным куполом.
Хрупка фигура Наташи, доверчиво заглядывающей в черную бездну над головой. В ее позе, в повороте головы, в рисунке плеч, рук — почти неповторимая беззащитность, а все так же строен ближний мир, забранный в раму окна, облитого лунным светом, мир, притаившийся под бездонной глубиной.
Дуб в Отрадном»! И опять взгляд в глубину и вверх, видите? Там, в глубине — истинный центр картины. Хрупкая беззащитная белая колокольня под грозным, сгустившимся небом.
Дух скован. Это ощущение — суть картины «Бессонные ночи Пьера». От двойного ли света оно: живой свет загнан за оконное стекло, а здесь — в зелени кабинета — свет неверный, отраженный, здесь — путаница идей, мистика и магия, масонство и старые книги. Обманная тишь.
В сцене охоты художник не стремится передать ни азарт гона, ни динамику скачки, он и здесь дает мир, замкнутый в своей красоте: ритмичен шаг коней и борзых в сцене «Выезд».
Здесь все словно рифмуется на краях картины: борзая на подстилке и портрет в золоченой раме, и гитара дядюшки, и счастливое лицо Николая, и радостный алый цвет кокошника Анисьи. Теперь взгляните в центр этого ликующего «близкого мира»—какой молнией вписана в него фигура Наташи! Она, как замерзающая черная птица: так писали женщин в начале XX века — ни в шестидесятые годы XIX века, ни в александровскую эпоху эта изломанная фигура не вписывается — она здесь как знак грядущей трагедии.
Вот Анатоль Курагин, явившийся к Наташе в ложу. Смотрите: уже почти сгорела живая зелень ее платья в этом уверенном нашествии красного и золотого. И опять вещами, фигурами забит «кадр», дышать нечем, деваться некуда: замкнулось...
Финал скитаний души. Геометрически чистая, завершенная композиция. Ушло нагромождение вещей, цвета. В спокойном ритме застыли блики на паркете. Парник, теплица. И в теплице этой фигурка героини, словно стебелек перебитый. И опять: композиционно завершен, замкнут, «взаимоотражен» ближний мир, а за пределами ближнего мира — там, за окнами, за зеркалами — безбрежная дышит трагедия...
